Сценарий литературной гостиной "Летят письма с фронта, летят письма на фронт..."

Творческий вечер

"Летят письма с фронта, летят письма на фронт…"

Экспериментальный молодёжный театр

"Музы на сцене"

Дубль 124! 8 мая 2015 года.

70-летию Победы в Великой Отечественной войне посвящается…

Автор сценанрия: Мостакова Наталья Владимировна, руководитель ЭМТ "Музы на сцене".

Вступление.

Галина Неволина

« Адрес для писем тот же…»

Алла Ильинична. А ты не пробовала поспрашивать, у кого письма сохранились?

Жанна. Да у нас самих два дедушкиных письма малюсеньких. В одном спрашивает, не нашли ли Верке сапожки, выкопали ли картошку. А во втором, что будете есть зимой, поменяйте баян на картошку.

Алла Ильинична. Так может быть это и есть любовь?

Жанна. Ой, ну не то это. Это не та любовь. Я хотела… романтическое что ли. Какое — то особенное воздействие. Чтобы прочитали и у всех шок и… слезы.

Ала Ильинична. Мне казалось, что всё, что связано с войной уже никого не волнует…

Писем белые стаи
Прилетали на Русь.
Их с волнением читали,
Знали их наизусть.
Эти письма, поныне
Не

теряют, не жгут,
Как большую святыню
Сыновьям берегут.

Старая бумага упорно заворачивается по сгибам, продавленным больше семиидесяти лет назад. Выцвели чернила, поблекла типографская краска на почтовых открытках. Письма с фронта до сих пор бережно хранят во многих семьях. У каждого треугольника своя история: счастливая или печальная. Бывало и так, что иногда весточка с фронта о том, что родной человек жив-здоров, приходила после страшного казенного конверта. А матери и жены верили: похоронка пришла по ошибке. И ждали — годами, десятилетиями.
Письма с фронтов Великой Отечественной войны — документы огромной силы. В пропахших порохом строках — дыхание войны, грубость суровых окопных будней, нежность солдатского сердца, вера в Победу…
Важное значение в годы войны придавалось художественному оформлению связывающей фронт и тыл почтовой корреспонденции — конвертов, открыток, бумаги.
Это своеобразная художественная летопись времен военного лихолетья, обращение к героическому прошлому наших предков, призыв к беспощадной борьбе с захватчиками.

С началом военных действий миллионы людей оказались в действующей армии. Шла массовая эвакуация из прифронтовой полосы. Многие люди поменяли адреса, место жительства. Война разлучила тысячи семей. Вся надежда была на почту, которая помогала найти близких — в тылу и на фронте. Ежедневно уходили на фронт тысячи писем, открыток, газет и журналов. Не меньше шло писем с фронта — в разные города, поселки и села, туда, где были оставлены родные люди.
Многие письма бойцов написаны бесхитростным языком, в основном о том, что их волновало. Только вот читать эти строки сложно — комок застревает в горле, а на глаза наворачиваются слезы.

Письма писали все, от солдата до маршала. Так, рядовой Виталий Ярошевский, обращаясь к матери, писал: «Если погибну, то погибну за нашу родину и за тебя».

В родной город слал свои весточки жене и маленькому сыну Алексей Рогов, командир эскадрильи авиаполка, совершивший более 60 вылетов. В каждом его обращении к жене чувствуется неподдельная любовь и тревога за близких. «Девочка моя, — писал Алексей жене из Новочеркасска, — приготовь себя к разлуке. Впереди 1942 год. Живи, как и я, надеждой на встречу». Следующее письмо он отправил домой из Московской области: «Здравствуй, Верусинька, и сынулька Эдинька! Верушечка, не грусти. Готовься к зиме. Купи сыну валенки и сшей ему шубку. Люблю вас. Алексей». Последнее письмо датировано началом октября 1941 года. Его Алексей написал за несколько дней до своей гибели. Звание Героя Советского Союза он получил посмертно.
Дожить до победы мечтал Николай Дронов, погибший под Керчью в 1942 году. «…Свободного времени мало. Многому приходиться учиться на ходу. Но не стоит унывать. Мы победим. Мама, папа и бабушка, за меня не беспокойтесь. Не плачьте. Все хорошо. Ваш сын Коля».

Не было на фронте человека, который бы не скучал по родному дому. Неслучайно почти все письма начинаются с обращения к родным и близким: «милая мама», «мои родные», «дорогие мои дети», «любимая Маша» и т.д. Как правило, в письмах бойцов встречаются короткие повествования о войне. Отправляли родным стихи, фотографии, вырезки из газет-листовок. Поскольку письма писали прямо с поля боя, «с переднего края», фронтовики по мере того, как шла война, все чаще указывали места, где шел бой. Обычно всего одной строкой: «пишу из Пруссии», «отстояли Одер», «привет из Беларуси».
До самой победы воевала гвардии старшина Наталья Черняк. В своем письме матери она писала: «Милая, мама! Вчера у нас в части был большой праздник. Нашему корпусу вручили Гвардейское знамя. Мамочка, мне выдали новые сапоги. Мой 36-й размер. Представляешь, как я довольна. Сейчас 3 часа ночи. Сижу на дежурстве и пишу тебе. Читаю в свободное время Маяковского. Да, чуть не забыла, мамочка, пришли мне ноты: вальсы Штрауса «Весенние голоса», «На голубом Дунае», украинские и русские песни. Это нужно для нашего оркестра».
Трудно было, тяжело. Но выжить помогали ей письма от мужа. Он тревожился о том, как его жена и дети перенесут уральские морозы: «Это замечательно, что вы приобрели валенки. Надо сшить шапки-ушанки, чтобы наши малыши не замерзли. Анечка, не забывай думать о себе».

Многие военные открытки сопровождались не только картинками, но и официальной цитатой Сталина: «Мы можем и должны очистить свою землю от гитлеровской нечисти». Люди писали в письмах и открытках, приближая победу: «Я буду бить врага до последних сил…», «…отомщу за разрушенное село», «Верю, что расквитаемся с фрицами», «Мама, немчура бежит от нас, мы им зубы переломали»…

Уже давно переписка близких людей той поры перестала быть личным делом. Это уже история.

Николай Иевлев написал свое письмо домой за 3 недели до начала войны: «Мама, обо мне не тревожьтесь. Все хорошо. Очень жаль, что нашим садом некому заниматься. У нас ведь чудесные яблони. В месте, где находится наше военное училище, очень красивые леса. По утрам можно увидеть лосей».
Леонид Головлев почти два года не мог отыскать свою семью. Только в 1943 году близкие получили от него письмо: «Ничего не знал о вашей судьбе, тревожился. Не могу представить, как вы пережили оккупацию. Будем надеяться, что теперь все будет хорошо. Что сказать о себе? Воюю. Жив и здоров». Леонид пропал без вести в 1944 году. Отцовской любви полны письма Николая Фескина. В тылу у него остались жена Евдокия и трое детей. Вот несколько фраз из письма фронтовика: «…Целую вас много раз. Очень хочу увидеть. Дети — Валя, Витя и маленькая Мирочка — мне снятся».

Человек всегда остается человеком, даже в самых сложных условиях. В годы войны молодые люди часто переписывались заочно. Так, офицер действующей армии прислал незнакомой ему Екатерине Катаевой письмо с фронта. Екатерина Карповна говорила, вспоминая это время: «Наших женихов поубивало на войне. Мой парень погиб под Сталинградом. А тут пришло письмо от Семена Алекимова. Поначалу не хотела отвечать. А подумала о том, как наши солдатики там воюют и ждут писем, решилась на ответ».

Старший лейтенант Алекимов не раз был на волосок от смерти. Помнит, как чудом выжил во время бомбежки, когда их взвод переправлялся через реку Березину, как бывали под обстрелами немецких самолетов. После войны Семен Алекимов скажет: «За один день на войне проживаешь и десять жизней, и десять смертей. Но всегда мечтал о своей Катюше». Катя и Семен сумели пережить все невзгоды, судьба соединила их.
Почти в каждом солдатском письме можно прочесть строки о боевых товарищах, погибших в боях, желании отомстить за них. Кратко, но драматично звучат слова о гибели верных друзей в письме рядового Алексея Петрова: «Наш танковый корпус вышел из боя, а людей погибло много». А вот что писал сын Иван отцу в деревню: «Батя, какие идут тяжелые бои… знал бы ты, как сражаются мои товарищи».
Солдат Владимир Трофименко сообщил своим близким в Сумскую область: «Мы нанесли под Бобруйском тяжелый удар по немцам. Хочется, чтобы 1944 год был последним годом войны. Теперь немцы поднимают руки перед нами, молодыми солдатами в запыленных гимнастерках. Я уже сейчас вижу будущее мирное время, слышу пение девушек, смех детей…»

Еще в августе 1941 года в газете «Правда» в «передовице» было написано о том, что очень важно, чтобы письма находили своего адресата на фронте. И далее: «Каждое письмо, посылка…. вливают силы в бойцов, вдохновляют на новые подвиги».

В стране была создана система военно-полевой почты под началом Центрального управления полевой связи.
Только в первый военный год Государственный комитет обороны принял несколько решений, которые касались продвижения корреспонденции между фронтом и тылом. В частности, было запрещено использовать почтовый транспорт для хозяйственных работ. Почтовые вагоны «цепляли» ко всем поездам, даже к военным эшелонам.
Непростая была служба у военных почтальонов. В штатном расписании должность почтальона именовалась как экспедитор. До Берлина дошел почтальон Александр Глухов. Он ежедневно обходил все подразделения своего полка, собирал письма, написанные бойцами, доставлял их на полевую почту. Не раз пришлось побывать в бою. В его огромной сумке всегда находилось место для открыток, бумаги и карандашей для тех, кто не успел запастись этими нужными принадлежностями.

Александр Глухов спустя годы вспоминал, что знал фамилии многих бойцов. Однако почти после каждого боя были потери личного состава. Уже в штабе полка он на письмах, не дошедших до адресатов, ставил пометку «выбыл из части». Сами фронтовики такие письма называли «неврученкой».
Не легче было работать почтальоном и в тылу. Валентину Меркулову «определили» в почтальоны, когда она училась в 4-м классе. До обеда она училась в школе, а после занятий занималась разноской писем.

Уже тогда юной Валентине пришлось столкнуться и с горем и с радостью. Некоторые письма люди читали всем деревней или селом. Каждого интересовали вести с фронта. Но немало было и похоронок. Не обошла беда и их семью.

Героям Великой Отечественной,
павшим на полях сражений,
посвящается…

Стали тоньше нервы…
Она прошла всего лишь два квартала…
Девчушечка 14-ти лет
Нести устала
с похоронкою конверт.
Нет горше, нет ужасней новостей;
И этот плач невыносимо слушать:
«Зачем господь мне подарил детей?! —
заплачет мама. — Петенька! Петруша!»
Нет горше, нет ужасней новостей,
Ей кажется невыносимой ноша:
«Ну как же мне растить троих детей?! —
жена заплачет. — Мой Алёшенька! Алёша!!!»

Когда ж Раиса треугольники вручала,
Вся улица и пела, и плясала!
И, получив привет с передовой,
Смахнёт слезинку мать:
«Сыночек мой! Живой!»
…
От гильзы световой поток,
Где в керосине скруток ваты.
Исчадно-дымный фитилёк
Бросает тени в потолок
Штабной землянки в три наката.
Пока затишье и пока
Блестит во мраке капля света
Не спи, солдат, у огонька,
А изложи издалека
Слова любви, слова привета…
Пусть по тетрадке без полей
Сползает исповедь наклонно
В глубь милых дорогих полей
Под парусами тополей,
Не ждущих от тебя поклона.
Ты поздоровайся пером,
Прикрученным к лучинке ниткой,
С родимым домом за бугром,
С рядами яблонь за двором,
С гостеприимною калиткой.
Пока затишье и пока
Фитиль слегка на ладан дышит,
Рождайся за строкой строка:
Ты — жив! О том наверняка
Никто другой уж не напишет.
Мир создан для добра и света:
Вот почему о том и речь,
Пока ведь в наших силах это —
Живое
для живых сберечь!

Песня "Письмо".

муз. О. Сидорова, сл. В. Сидоровой.

В пыли веков, на чердаке,
В забытом кем-то пиджаке,
Как в оригами сложен треугольник.
На пожелтевшем, в клеточку листе,
С изгибами, затёртыми до дыр,
Едва читался текст карандашей,
Письма пришедшего с войны.

Сейчас затишье, ждёт письма боец,
Но скоро бой, быстрей б войне конец,
Теперь не знаю я когда смогу черкнуть вам пару строк,
Сказать, что Вас люблю.

Припев:
Ты, милая, детей побереги,
Себя хотя б немножко пожалей.
Вот скоро возвратимся мы с войны,
И счастливы как прежде будем мы.

А сыну, милая, скажи,
Пусть не герой я, но не трус,
И я за Родину стою,
Чтоб ты, сынок, счастливым рос.
Дочурку нежно от меня ты поцелуй,
Она ж ещё не понимает вовсе,
Дай бог, чтоб в памяти её,
Отрезок этот жизни стёрся.

А дальше слов нельзя прочесть,
Тут столько капель слёз, не счесть,
Она его у сердца хранила до конца,
Запомнив на всю жизнь черты любимого лица.

Припев:
Ты, милая, детей побереги,
Себя хотя б немножко пожалей.
Вот скоро возвратимся мы с войны,
И счастливы как прежде будем мы.
И счастливы как прежде будем мы.

Константин Симонов "Письма пишут разные".

Не сердитесь — к лучшему,
Что, себя не мучая,
Вам пишу от случая
До другого случая.

Письма пишут разные:
Слезные, болезные,
Иногда прекрасные,
Чаще — бесполезные.

В письмах все не скажется
И не все услышится,
В письмах все нам кажется,
Что не так напишется.

Коль вернусь — так суженых
Некогда отчитывать,
А убьют — так хуже нет
Письма перечитывать.

Чтобы вам не бедствовать,
Не возить их тачкою,
Будут путешествовать
С вами тонкой пачкою.

А замужней станете,
Обо мне заплачете —
Их легко достанете
И легко припрячете.

От него, ревнивого,
Затворившись в комнате,
Вы меня, ленивого,
Добрым словом вспомните.

Скажете, что к лучшему,
Память вам не мучая,
Он писал от случая
До другого случая.

Владимир Войнович "Любовь по переписке".

В наш авиационный истребительный полк пришло письмо. На конверте, после названия города и номера части, значилось: "Первому попавшему".

Таковым оказался Иван Алтынник, известный любитель "заочной" переписки.

Письмо было коротким. Некая Людмила Сырова, фельдшер со станции Кирзавод, предлагала неизвестному адресату "взаимную переписку с целью дальнейшего знакомства". Вместе с письмом в конверт была вложена фотография размером 3X4. Фотография была старая, нечеткая, но Алтынник опытным взглядом все же разглядел на. ней девушку лет двадцати — двадцати двух с косичками, аккуратно уложенными вокруг головы.

Потом достал из того же альбома свою фотокарточку размером 9X12, где он был изображен в такой позе, как будто именно в момент фотографирования он сочинял стихи или же размышлял над загадками мироздания.

Фотографию эту положил он на тумбочку перед собой и принялся за ответ. Писал он легко и быстро. Одно слово тянуло за собой другое, Алтынник едва успевал запечатлеть его на бумаге и лишний раз подивиться, откуда в одном человеке может быть столько таланта.

Взявшись за письмо Людмиле Сыровой, Алтынник, не теряя даром времени перешел к деловой части:

"Письмо ваше, Люда, я получил через нашего почтальона Иванова Казимира, который дал мне его и сказал: ты, Иван, давно хотел переписываться с хорошей девушкой, и вот я даю письмо и адрес тебе, а не другому, потому что ты самый грамотный из рядового и сержантского состава, хотя и не имеешь высшего образования. Я тогда

распечатал письмо ваше и фото, и личность ваша мне, Люда, очень понравилась как в смысле общего очертания, так и отдельные части наружности, например глаза, нос, щечки, губки и т. д. К сожалению, фото вы прислали маленькое, на нем ваш облик рассмотреть внимательно трудно, так что если будет такой момент и возможность, пришлите большое, я вам свое высылаю. Если же не

хотите прислать в полный рост, то пришлите хотя бы в полроста, а что касается красивой фигуры, Люда, то на это я не смотрю, потому что красота и фигура, такие качества человека, которые могут быть утеряны в дальнейшей жизни, а я смотрю на ум, характер человека…"

Песня "Если завтра война".

Если завтра война, если враг нападет,
Если темная сила нагрянет,
Как один человек, весь советский народ
За свободную Родину встанет.

Припев:
На земле, в небесах и на море
Наш напев и могуч и суров:
Если завтра война,
Если завтра в поход,
Будь сегодня к походу готов!

Если завтра война, всколыхнется страна
От Кронштадта до Владивостовка.
Всколыхнется страна, и сумеет она,
Чтобы враг поплатился жестоко.

Полетит самолет, застрочит пулемет,
Загрохочут железные танки,
И линкоры пойдут, и пехота пойдет,
И помчатся лихие тачанки.

Мы войны не хотим, но себя защитим,
Оборону крепим мы недаром,
И на вражьей земле мы врага разгромим
Малой кровью, могучим ударом!

В целом мире нигде нету силы такой,
Чтобы нашу страну сокрушила, —
С нами Сталин родной, и железной рукой
Нас к победе ведет Ворошилов!

Подымайся, народ, собирайся в поход,
Барабаны, сильней барабаньте!
Музыканты, вперед, запевалы, вперед,
Нашу песню победную гряньте!

Борис Васильев "А зори здесь тихие".

Сегодня убили Сонечку. Немцы услышали, как она бежит по лесу, как топают её сапоги… А топали сапоги потому, что Соня Гурвич доселе никогда их не носила и по неопытности получила в каптерке на два номера больше. Когда сапоги по ноге, — они не топают, а стучат: это любой кадровик знает. Но Сонина семья была штатской, сапог там вообще не водилось, и даже Сонин папа не знал, за какие уши их надо тянуть… На дверях их маленького домика за Немитой висела медная дощечка: «ДОКТОР МЕДИЦИНЫ СОЛОМОН АРОНОВИЧ ГУРВИЧ». И хотя папа был простым участковым врачом, а совсем не доктором медицины, дощечку не снимали, так как ее подарил дедушка и сам привинтил к дверям. Привинтил, потому что его сын стал образованным человеком, и об этом теперь должен знать весь город Минск.

У них была очень дружная и очень большая семья: дети, племянники, бабушка, незамужняя мамина сестра, еще какая-то дальняя родственница, и в доме не было кровати, на которой спал бы один человек, а кровать, на которой спали трое, была.

Еще в университете Соня донашивала платья, перешитые из платьев сестер, — серые и глухие, как кольчуги. И долго не замечала их тяжести, потому что вместо танцев бегала в читалку и во МХАТ, если удавалось достать билет на галерку. А заметила, сообразив, что очкастый сосед по лекциям совсем не случайно пропадает вместе с ней в читальном зале. Это было уже спустя год, летом. А через пять дней после их единственного и незабываемого вечера в Парке культуры и отдыха имени Горького сосед подарил ей тоненькую книжечку Блока и ушел добровольцем на фронт.

Да, Соня и в университете носила платья, перешитые из платьев сестер. Длинные и тяжелые, как кольчуги… Недолго, правда, носила: всего год. А потом надела форму.

Песня "Щербатый месяц".

Щербатый месяц на воле за рекой,
Запах из детства над скошенной травой,
Мамины руки плетут мою косу, —
Всё, что мне снится, всё, что люблю.

Припев:
Мы вернемся назад.
По-другому не может быть, слышишь родная!
Мама, я не успела тебе все секреты свои рассказать…
Прорастает трава по весне и березы шумят, не смолкая.
Мама, мама, прислушайся, — это мой голос, я дома опять!

Время для писем с заката до утра —
Строчка за строчкой. Да вот, одна беда —
Есть ли то место, где бегал босиком,
Ждет ли там завтрак с парным молоком?

Припев:
Мы вернемся назад.
По-другому не может быть, слышишь родная!
Мама, я не успела тебе все секреты свои рассказать…
Вырастает трава по весне и березы шумят, не смолкая.
Мама, мама, прислушайся, — это мой голос, я дома опять

Наталья Кравцова "От заката до рассвета".

«Морзянка»

«Морзянка» — один из предметов, которые мы любим. Каждый день утром в течение часа мы передаем и принимаем радиограммы. Работая ключом, отстукиваем буквы, цифры, добиваясь быстроты передачи. Упражняемся всюду, где только можно. Даже в столовой. В ожидании обеда выстукиваем ложками: та-та-ти-ти ти-та-та…

Занятия ведет молоденький лейтенант. Зовут его Петя. Он всегда приходит раньше и ждет нас, сидя за столом. И всегда делает вид, что очень занят: пишет что-то, или чертит, или регулирует телеграфный ключ. Но мы-то знаем: просто ему нужно время, чтобы набраться храбрости, потому что нас, девчонок, он стесняется.

Лейтенант Петя старается больше молчать, но когда ему все же приходится говорить с нами, он краснеет и даже заикается. И от этого смущается еще больше.

За окном падает снег. Крупными хлопьями. Монотонно жужжит зуммер. Точки, тире. Тире, точки…

Ти-ти-ти-та-та. «Я-на-гор-ку-шла…»

Мы сидим за длинными черными столами, склонив головы, слушая звуки «морзянки». За окном другой мир. Он не имеет к нам никакого отношения. Мы — отдельно.

Далеко-далеко идет война. А снег такой тихий и мягкий. И негромкая музыка «морзянки»… Может быть, война — это неправда? На самом деле ничего нет? Но зачем тогда «морзянка»? И мокрая шинель с воротником, который больно трет мне шею?

Песня "Махнём не глядя".

Прожектор шарит осторожно по пригорку,
И ночь от этого нам кажется темней.
Который месяц не снимал я гимнастерку,
Который месяц не расстегивал ремней.

Есть у меня в запасе гильза от снаряда,
В кисете вышитом — душистый самосад.
Солдату лишнего имущества не надо.
Махнем, не глядя, как на фронте говорят.

Солдат хранит в кармане выцветшей шинели
Письмо от матери, да горсть родной земли.
Мы для победы ничего не пожалели.
Мы даже сердце как HЗ не берегли.
Что пожелать тебе сегодня перед боем?
Ведь мы в огонь и дым идем не для наград.
Давай с тобою поменяемся судьбою.
Махнем, не глядя, как на фронте говорят.

Мы научились под огнем ходить не горбясь,
С жильем случайным расставаться не скорбя.
Вот потому-то, наш родной гвардейский корпус,
Сто грамм с прицепом надо выпить за тебя.
Покуда тучи над землей еще теснятся,
Для нас покоя нет и нет пути назад.
Так чем с тобой мне на прощанье обменяться?
Махнем, не глядя, как на фронте говорят

Вера Панова "Спутники".

Милосердная сестра вам представляется по трогательным картинкам: раненый лежит и шепчет: „Сестрица! Водицы! Испить…“ А ты над ним тихим ангелом склоняешься… Нет, душечка!

Может случиться и так, что тебе в физиономию мензуркой с лекарством запустят, потому народ горячий, нервный, смерть в глаза повидал; а ты утрись да смолчи, да принеси ему лекарство снова, да уговори выпить – на то ты и сестра милосердия;

Моя подруга, Ольга, работает в вагонах для тяжелораненых,у нее в кригерах всего сто десять раненых – и каких? Почти все лежачие: лежат, бедняги, на своих подвесных койках с детскими сеточками и больше помалкивают.

И полная гарантия, что никто не нарушит правил внутреннего распорядка, не пойдет разгуливать по вагонам, не вылезет в кальсонах на стоянке покупать пироги и самогон…

А у меня в каждый груженый рейс около трехсот человек под надзором. Как кончается обед и начинаются процедуры – массажи, местные ванны, электризация – с ума можно сойти; до ночи бегают, высунувши языки, санитарки и сестры, и больше всех я.

Пойди, укарауль каждого. Вон двое нарушили запрет и пошли прогуливаться по поезду; а старший лейтенант из пятого вагона объелся пирогом с капустой, купленным на станции и его потом рвало, и действительно, за все это отвечаю я.

Легкораненые — это здоровенные парни, которых немножко повредило в бою, которым жить хочется. Сначала, пока очень больно, они кряхтят и стонут и боятся – не останутся ли калеками, непригодными к работе;

а чуть-чуть полегчает – они принимаются рассказывать веселые истории из своей жизни, любезничать с санитарками, петь песни, им уже опять море по колено, хоть сейчас снова в бой…

Скажешь им: «Вам вреден самогон!» – они смеются: «Самогон-то? Ого! Вот посмотрите, выпьем по сто граммов – всю хворобу как рукой снимет!» И что им на это ответить? Они правы – снимет… Таков русский человек; но

что можно фронтовому человеку, то нам нельзя. Мы должны быть ангелы. Херувимы и серафимы, да. Мы – братья и сестры милосердия…

Песня "На всю оставшуюся жизнь".

Сестpа,ты помнишь как из боя
Меня ты вынесла в санбат?
Oстались живы мы с тобою
В тот pаз, товаpищ мой и бpат.
Hа всю оставшуюся жизнь
Hам хватит подвигов и славы
Победы над вpагом кpовавым
Hа всю оставшуюся жизнь
Hа всю оставшуюся жизнь

Гоpели Днепp, Hева и Волга
Гоpели небо и поля…
Одна беда, одна тpевога
Одна судьба, одна земля
Hа всю оставшуюся жизнь
Hам хватит гоpя и печали,
Где те, кого мы потеpяли
Hа всю оставшуюся жизнь
Hа всю оставшуюся жизнь.

Сестpа и бpат… Взаимной веpой
Мы были сильными вдвойне
Мы шли к любви и милосеpдью
В немилосеpдной той войне
Hа всю оставшуюся жизнь
Запомним бpатство фpонтовое
Как завещание святое
Hа всю оставшуюся жизнь…
Hа всю оставшуюся жизнь.

Hа всю оставшуюся жизнь
Запомним бpатство фpонтовое
Как завещание святое
Hа всю оставшуюся жизнь…
Hа всю оставшуюся жизнь.

Вениамин Каверин "Два капитана".

Не помню, где я читала стихотворение, в котором годы сравниваются с фонариками, висящими «на тонкой нити времени, протянутой в уме». И одни фонарики горят ярким, великолепным светом, а другие чадят и дымно вспыхивают в темноте. То разгорается, то гаснет фонарик, то горе, то радость освещает его колеблющийся свет. Время бежит, не оглядываясь, и останавливается лишь на один вечер, когда Саня рассказывает – не мне – всю свою жизнь.

Я слушаю Саню – и наша полузабытая юность встает передо мной, как в кино, когда чей–нибудь голос неторопливо говорит о своем, а на экране идут облака. И юность кажется мне туманной, счастливой.

Зимой 1937 гола меня перебрасывают в Ленинград, Каждую неделю на Невском в театре кинохроники мы смотрим испанскую войну. Из осажденного Мадрида увозят детей. И вот наступают последние четверть часа перед новой разлукой! Он едет в штатском, у него странный, незнакомый вид в этом модном пальто с широкими плечами, в мягкой шляпе.

Саня, это ты? Может быть, это не ты?

Он смеется:

Давай считать, что не я. Ты плачешь?

Нет. Береги себя, мой дорогой, мой милый.

Он звонит с вокзала и говорит «я вернусь» и еще какие–то ласковые перепутанные слова.

А я не помню, что говорю, только помню, что прошу его не пренебрегать парашютом. Он не всегда берет с собой парашют.

Не нужно беспокоиться, все будет прекрасно. Он будет писать мне через день. И конечно, не станет пренебрегать парашютом…

Время от времени я получаю письма с московским штемпелем. Незнакомые люди звонят по телефону и справляются о моем здоровье. Где–то за тысячи километров, в горах Гвадаррамы, идут бои, истыканная флажками карта висит над моим ночным столиком, Испания, далекая и таинственная… Где–то мой Саня?

Командировка затягивается, мало ли что может случиться с ним. Я вспоминаю его слова, помни, что ты свободна, никаких обязательств.

У букиниста на проспекте Володарского я покупаю русско–испанский словарь, изорванный, с пожелтевшими страницами, и отдаю его в переплетную. По ночам я учу длинные испанские фразы: «Да, я свободна от обязательств перед тобой. Я бы просто умерла, если бы ты не вернулся». Или: «Дорогой, зачем ты пишешь письма, от которых хочется плакать?»

И вдруг происходит то, что казалось невозможным, невероятным. Происходит очень простая вещь, от которой все становится в тысячу раз лучше – погода, здоровье, дела.

Он возвращается! А еще через несколько дней похудевший, загорелый и впрямь чем–то похожий на испанца, он стоит передо мной. Своими руками я прикрепляю орден Красного Знамени к его гимнастерке.

Когда это было? Как взрослые, мы возвращались из Энска. Маленький небритый мужчина все гадал, кто мы такие: брат и сестра? Не похожи! Муж и жена? Рановато! А какие были яблоки – красные, крепкие, зимние! Почему получается, что такие яблоки едят только в детстве?

Это и был день, когда я влюбился в тебя.

Нет. Ты влюбился, когда мы однажды шли с катка и ты угощал меня яблоками, а я отказалась, и ты отдал яблоки какой–то девчонке.

Это ты тогда влюбилась.

Нет, я знаю, что ты. А то бы не отдал.

А когда же ты?

Не знаю… Всегда.

Если бы можно было остановить время, я бы сделала это в ту минуту, когда, бросившись в город и уже не найдя Саню, я остановилась на Невском и перед первой сводкой главного командования.

Это чтение происходило уже в какой–то новой, неизвестной жизни. Первый теплый вечер за лето. Первые в этой жизни слова были написаны жирными буквами: «Война», и уже ничего нельзя было изменить, как бы страстно этого ни хотелось.

Розалия Наумовна передала мне Санину записку

Обнимаю тебя. Помни, ты веришь.

Полк особого назначения – «ну что ж, и нечего холодеть», – это было сказано сердцу. «Он был в Испании и вернулся. Нужно только почаще писать ему, что я верю».

«Тик–так, – застучал метроном. – Веришь – не веришь».

Это сердце стучало и молилось зимней ночью, в голодном городе, в холодном доме, в маленькой кухне, чуть освещенной желтым огоньком коптилки, которая слабо вспыхивала, борясь с тенями, выступавшими из углов. Да спасет тебя любовь моя! Да коснется тебя надежда моя! Встанет рядом, заглянет в глаза, вдохнет жизнь в помертвевшие губы! Прижмется лицом к кровавым бинтам на ногах. Скажет: это я, твоя Катя! Я пришла к тебе, где бы ты ни был. Я с тобой, что бы ни случилось с тобой. Пускай другая поможет, поддержит тебя, напоит и накормит – это я, твоя Катя. И если смерть склонится над твоим изголовьем и больше не будет сил, чтобы бороться с ней, и только самая маленькая, последняя сила останется в сердце – это буду я, и я спасу тебя.

Песня "Рио — Рита".

Городок провинциальный, летняя жара,

На площадке танцевальной музыка с утра.

"Рио-Рита", "Рио-Рита", вертится фокстрот,

На площадке танцевальной сорок первый год.

Ничего, что немцы в Польше, но сильна страна,

Через месяц и не больше кончится война.

"Рио-Рита", "Рио-Рита", вертится фокстрот,

На площадке танцевальной сорок первый год.

Городок провинциальный, летняя жара,

На площадке танцевальной музыка с утра.

"Рио-Рита", "Рио-Рита", вертится фокстрот,

На площадке танцевальной сорок первый год.

Константин Симонов "Жди меня".

Жди меня, и я вернусь.

Только очень жди,

Жди, когда наводят грусть

Желтые дожди,

Жди, когда снега метут,

Жди, когда жара,

Жди, когда других не ждут,

Позабыв вчера.

Жди, когда из дальних мест

Писем не придет,

Жди, когда уж надоест

Всем, кто вместе ждет.

Жди меня, и я вернусь,

Не желай добра

Всем, кто знает наизусть,

Что забыть пора.

Пусть поверят сын и мать

В то, что нет меня,

Пусть друзья устанут ждать,

Сядут у огня,

Выпьют горькое вино

На помин души…

Жди. И с ними заодно

Выпить не спеши.

Жди меня, и я вернусь,

Всем смертям назло.

Кто не ждал меня, тот пусть

Скажет: — Повезло.

Не понять, не ждавшим им,

Как среди огня

Ожиданием своим

Ты спасла меня.

Как я выжил, будем знать

Только мы с тобой,-

Просто ты умела ждать,

Как никто другой.

1941

Евгений Габрилович "Два бойца".

Дзюбин. Мой корешь – правильный товарищ. Саша, дружочек, расскажи дядям что-нибудь.

Свинцов Слушай, брось ты, ей богу!

Дзюбин. Ну расскажи например, как ты поднял на ноги целую германскую дивизию СС.

Свинцов Пошел молоть.

Дзюбин. Что, ребята, никто не знает, как Саша с Уралмаша с пистолета стрелял? Ну это мировая история. Сашенька наш где-то в бою надыбал трофейный маузер. Ну що говорить, он его уже схватил по-своему росту. Во маузер, ПУШКА! Сказочный аппарат, шикарная вещь. Ну с него ж надо стрелять, а как это сделать, када Саша бежит в атаку без оружия? Оно ж ему не надо, он клепает фашиста ручками. У мальчика кулачки, так дай бог каждому. Саша, покажи зрителям свои музыкальные пальчики. Одним словом той мальчик, не рахитик! Ну вы все конечно, помните за ту красивую минутку затишья на нашем участке. Так Саша решил спробовать свой пугач. Що ж делает этот мальчик? Що? Он идет в аллейку, срывает беленький цветочек – ромашечка, чи шо… Тихо, тихо… Цепляет его до дерева под видом это мишень и открывает тир. Ну в ромашечку нужно ж ещё попасть, ну а када такой ребенок начинает стрелять, так об остановиться не может быть и разговору! А за звук от этого пугача мы тоже говорить не будем. Мортира. Ну немецкие жябы подумали-подумали… как ударили с левого фланга минометы за миномётами, пулеметы, а немецкая полковая артиллерия? Спокойно, спокойно! Немецкая полковая артиллерия подумала на сашин пугач, что это наша артподготовка и давай клепать по Саше и по ромаше, по Сашечке и по ромашечке! Одним словом, що вам говорить, Саша еле живой притопал с той аллейки и тут же обменял своё украшение на махорку и правильно сделал. Я у вас спрашиваю, как можно было работать с тем пугачём, када в ём не хватало самой главной части?

Свинцов Эт какой же такой главной части в нем не хватало?

Дзюбин. Що?

Свинцов Какой это главной части?

Дзюбин. Главная часть каждого оружия есть голова его владельца.

Девушка. А ну ребята, готовь весточки домой, почтальон уже в 3 роте!

Свинцов. А ты чего, Аркадий?

Дзюбин. У меня есть один друг, кому бы я мог написать. Так он со мной в этой землянке. А больше некому! А ты это кому, Саша? Свинцов. Маме!

Темная ночь…

Свинцов. Что, Аркадий?

Дзюбин. Они Бросили бомбу в середине Дерибассовской улицы! Это ж самая шикарная улица в Одессе! Разрушить такую дерибабушку, такую красотку, Саша…

Свинцов. Жалко…

Дзюбин. Они разбили памятник Дюку Ришелье!

Свинцов. Ну? А кто этот Дюк Ришелье?

Дзюбин. Как хто? Это ж почетный гражданин Одессы из чистой бронзы на постаменте.

Свинцов. Статуя…

Дзюбин. Ай-ай-ай! Что натворили эти босяки…

Свинцов. Ну они везде натворили! Они не только у вас натворили, всюду они натворили…

Дзюбин. Всюду?

Свинцов. А что?

Дзюбин. Всюду белые акации и Пале Рояль? Всюду невероятные скалы Ланжерона? Ну да, для великого русского классика А. С. Пушкина Одесса это была Одесса, а для тебя А.П. Свинцова это всюду? И почему это мне так не везет? У людей вторые номера – это вторые номера, а у меня Свинцов, камбала-гигант!

Свинцов. Ну и оставайся со своими роялями…

Дзюбин. Саша!

….

Девушка. У тебя что, девчата завелись Аркадий?

Дзюбин. Нет, у Саши невеста в Ленинграде.

Девушка. Хорошая девушка?

Дзюбин. Ничего особенного рядовой товарищ. Но должен тебе сказать, что даже я не знал, какой Саша хвастун. Есть, говорит, у меня невеста Ленинграде, любит меня безумно. А пришли, она спрашивает, что за люди, кто есть такие, она его не знает. Ну а он давай кричать. Этот же я ваш Саша с Уральмаша, я же вас зельтерской водой угощал…

Свинцов. Да неинтересно, ей богу!

Дзюбин. Мало того, что он пол часа гудел за зельтерскую воду, так он еще этот интеллигент стал вспоминать за какие-то кремовые тянучки, что он ей где-то покупал и что она ему сказала, спасибо за трамвайный билет.

Девушка. Ну?

Дзюбин. Ну что… барышня растерялась, мы до нее зашли. Тут я замечаю, невеста с меня глаз не сводит, а на Сашу ноль внимания…

Свинцов. Слушай, брось Аркадий!

Дзюбин. А у жениха уже вот такие фары, ручки вот так… Ну вы же его знаете, как против немцев. Ну думаю, порядок, сейчас он будет разносить эту кают-компанию в щепки. А мне смешно. Во-первых, она его не узнала и не желает узнавать, а во-вторых, из-за кого такие красивые порывы? Обыкновенный инженер-строитель с примитивным лицом.

Свинцов. Ах ты!

Дзюбин. Я сам знаю, что я дешевка, но я же все-таки друг.

Саша, ты же сам видел. Что ребята после боя, надо же было что-нибудь..

Свинцов. То, что я тебе одному доверил, ты бессовестно растрепал под чечетку!

Дзюбин. Это же я для шутки, но я же горло перегрызу тому, кто тебя обидит.

Свинцов. Её ты обидил.

Дзюбин. Да таких как она со всеми ее чертежами тысячи.

Свинцов. Довольно.

Дзюбин. Значит, точка? Разошлись, как в море корабли?

Песня Тёмная ночь.

Темная ночь, только пули свистят по степи,
Только ветер гудит в проводах, тускло звезды мерцают.
В темную ночь ты любимая, знаю, не спишь,
И у детской кроватки тайком ты слезу утираешь.

Как я люблю глубину твоих ласковых глаз.
Как я хочу к ним прижаться сейчас губами.
Темная ночь разделяет любимая нас,
И тревожная черная степь пролегла между нами.

Верю в тебя, в дорогую подругу мою.
Эта вера от пули меня темной ночью хранила.
Радостно мне. Я спокоен в смертельном бою.
Знаю встретишь с любовью меня, что б со мной ни случилось.

Смерть не страшна, с ней встречались не раз мы в степи.
Вот и теперь надо мною она кружится.
Ты меня ждёшь и у детской кроватки не спишь,
И поэтому знаю со мной ничего не случится.

Михаил Шолохов "Они сражались за Родину".

Скажу тебе откровенно и по секрету, никак переписку со

своей женой не налажу, хоть слезами плачь! Ты сам знаешь, каждому из нас на фронте приятно получить письмо из дому, читают их один одному вслух, а я жениного письма никому почитать не могу, потому что мне стыдно.

Когда под Харьковом были, получил от нее три письма, и каждое письмо начинается так: "Дорогой мой цыпа!" Прочитаю — и уши у меня огнем горят. Откуда она это куриное слово выковыряла — ума не приложу, не иначе из художественной книжки.

Ну, писала бы по-людски: "дорогой Ваня" или там еще как, а то — "цыпа". Когда дома был — все больше рыжим чертом звала, а как уехал на фронт — сразу "цыпой" сделался. И во всех письмах скороговоркой, что дети живы-здоровы, новостей в МТС особых нет, а потом дует про любовь на всех страницах, да так , что у меня даже туман в голове сделается.

Слюсарев из второго взвода подходит, спрашивает: что,

мол, жена пишет новенького? А я письма скорее в карман прячу и только рукой ему махаю: отойди, дескать, милый человек, не тревожь ты меня. А потом придумал и говорю: бабушка, мол, у меня

померла, ну, он и успокоился, отошел.

Вечером пишу жене, не называй меня разными кличками, лет тридцать назад и был я "цыпой", а сейчас вполне в петуха оформился, и вес мой — восемьдесят два килограмма — вовсе для "цыпы" неподходящий. А еще прошу: брось ты про эту любовь писать и не расстраивай мое здоровье, пиши про то, как дела идут в МТС, и как работает новый директор.

И вот получаю перед самым отступлением ответ. Беру письмо, руки дрожат. Пишет: "Здравствуй, мой любимый котик!" — а дальше опять на четырех тетрадочных страницах про любовь; про МТС ни слова, а в одном месте зовет меня не Иваном, а каким-то Эдуардом. Ну, думаю, дошла баба до точки! Видно, из книжек списывает про эту проклятую любовь, иначе откуда же она выкопала какого-то Эдуарда?

А прозвища? Сначала — "цыпа", потом — "котик", чего же дальше ждать, думаю? В пятом письме, может, она Трезором меня назовет или еще каким-нибудь кобелиным прозвищем. Да что я, в цирке родился, что ли? Из дому захватил я учебник про трактор "ЧТЗ", так вот хотел было списать из этого учебника страницы две и послать ей, чтобы вышло невестке в отместку, а потом раздумал. Как раз в обиду примет. Но что-то надо с ней делать, чтобы отвадить от этих глупостей… Что ты мне посоветуешь?

Песня "Когда мы были на войне".
Когда мы были на войне,
Когда мы были на войне,
Там каждый думал о своей
Любимой или о жене.

И я бы тоже думать мог,
И я бы тоже думать мог,
Когда на трубочку глядел,
На голубой её дымок.

Но я не думал ни о чём,
Но я не думал ни о чём,
Я только трубочку курил
С турецким горьким табачком.

Как ты когда-то мне лгала,
Как ты когда-то мне лгала,
Но сердце девичье своё
Навек другому отдала.

Я только верной пули жду,
Я только верной пули жду,
Что утолит печаль мою
И пресечёт нашу вражду.

Когда мы будем на войне,
Когда мы будем на войне,
Навстречу пулям полечу
На вороном своём коне.

Но только смерть не для меня,
Да, видно, смерть не для меня,
И снова конь мой вороной
Меня выносит из огня.
Александр Володин "Пять вечеров".

Тамара Васильевна. Началась война — я одна меня провожала. Они уже сидят на машинах, все кругом плачут. А я ему говорю: "Видишь, какая у тебя будет бесчувственная жена"… Спрашиваю: "Что?" Моторы тарахтят, не слышно. "Что ты сказала, не понял!" — "Я сказала: видишь, какая у тебя будет бесчувственная жена". Машины тронулись, и я побежала. Потом их машина почему-то стала, мотор, что ли, заглох — остановились. И я остановилась, смотрю на него. Опять поехали, я опять побежала.

Ты, обо мне и не думай, я тут хорошо жила. У меня много было счастья в жизни, дай бог каждому. И потом, я вообще никогда не падаю духом. И потом, теперь у нас будет все иначе, все… Завтра воскресенье, можно поехать на озеро Красавица. Там очень хорошо. Я еще там не была, но говорят… И в Павловске очень красиво… Я тоже не была, но говорят… Ой, только бы войны не было!..

Письма немцев из Сталинграда.

1 чтец …У меня в руках твоя фотография. Я долго в нее вглядываюсь. И вспоминаю чудный вечер в последнее мирное лето. Мы в разлуке, и у нас больше нет будущего. Я через тысячи километров ощущаю страх за тебя, и понимаю, что и ты чувствуешь то же самое. Когда получишь это письмо, вслушайся в него и, быть может, ты услышишь мой голос. Нам говорят, что мы тут сражаемся за Германию, но очень немногие здесь верят, что нашей Родине нужны бессмысленные жертвы.

2 чтец…Сегодня я снова пишу тебе письмецо. Я от всей души поздравляю бабушку с 74-летием и очень жалею, что не могу попробовать вашего именинного пирога. Есть у вас из чего испечь его? У нас тут, конечно, о пирогах и речи нет, но, когда выберемся отсюда, будет все, а пока приходится потуже затягивать пояса. Сходи в сберкассу, сними пятьдесят марок и купи для бабули хороший подарок. Пусть порадуется. Никогда не знаешь, где тебя настигнет пуля. Но ты не бойся за нас. Мы непременно выберемся.

3 чтец …Ты жена немецкого офицера, и потому, я уверен, ты примешь все, что я скажу, с мужеством и стойкостью, как в тот день на платформе, когда провожала меня на Восток. Если все будет хорошо, мы сможем еще долго обо всем говорить, — к чему тогда писать длинное письмо, тем более что я этого не умею. А если все кончится плохо, никакие слова не помогут. Ты ведь знаешь, Августа, что ты значишь для меня. Я очень люблю тебя, и ты любишь меня, и потому ты должна знать правду. Я не могу отрицать и моей собственной вины в том, что происходит, жаль, что доказать свое мужество я могу лишь гибелью за это бессмысленное, преступное дело. Постарайся не слишком быстро забыть меня.

4 чтец…Ты свидетель, что я всегда этому противился, боялся ехать на Восток и вообще боялся войны. Я ведь так и не стал солдатом, только форму ношу. Ну и что я получил в итоге? А что другие получили, кто ничему не противился и не боялся ничего? Что мы все получили? Мы статисты воплощенного безумия. Что нам от этой геройской смерти? Я раз двадцать на сцене изображал смерть, а вы сидели в плюшевых креслах, и моя игра казалась вам правдивой. И теперь очень страшно осознавать, как мало общего имела эта игра с реальной смертью.

Скоро десять. Пойду высплюсь, сколько могу. Ведь чем больше спишь, тем меньше чувствуешь голод. А голод — вещь очень тяжелая. Вся моя любовь — вам!

5 чтец…Моя самая любимая, я всегда думаю о тебе. И сегодня, когда получал еду, я тоже вспомнил о тебе. О том, как ты всегда замечательно вкусно готовила. Все мои носки разодрались, никак не могу избавиться от кашля. Может быть, пришлешь микстуру, но только не в стеклянной бутылочке. Ты-то сама не простужена? Одевайся, пожалуйста, потеплее. Хватает ли тебе угля? Сходи к Алексу, я его всегда деревом снабжал для поделок. Пускай теперь за это даст уголь.

6 чтец Рождество я здесь не праздновал. Я ехал на машине, мы сбились с пути и застряли. В следующем году мы с тобой как следует отпразднуем Рождество и я сделаю тебе очень хороший подарок. Вокруг нас русские, и нам не выбраться отсюда до тех пор, пока Гитлер нас не вызволит. Но ты об этом никому не должна рассказывать. Это военная тайна.

7 чтец Фюрер твердо обещал вызволить нас отсюда, его слова нам зачитывали, и мы им твердо верим. Я и сегодня еще верю в это, потому что надо хоть во что-нибудь верить.

…Нам уже много чего пришлось хлебнуть, проглотим и это! Мы же по приказу наступали, по приказу стреляли, по приказу пухнем с голодухи, по приказу подыхаем и выберемся отсюда тоже только по приказу. В том же направлении, только без оружия и под другим командованием.

Песня "Лили Марлен" в переводе Иосифа Бродского

Возле казармы, в свете фонаря

Кружатся попарно листья сентября,
Помню, как я у этих стен
В тоске стоял,
стоял и ждал
тебя, Лили Марлен,
тебя, Лили Марлен.

Если в окопах от страха не умру,
если мне снайпер не сделает дыру,
если я сам не сдамся в плен,
то будем вновь
крутить любовь
с тобой, Лили Марлен,
с тобой, Лили Марлен.

Лупят ураганным, Боже помоги!
Я отдам Иванам штык и сапоги,
только б разрешили мне взамен
под фонарем
стоять вдвоем
с тобой, Лили Марлен,
с тобой, Лили Марлен.

Есть ли что банальней смерти на войне
и сентиментальней встречи при луне,
есть ли что круглей твоих колен,
колен твоих,
Ich liebe dich, (их либэ дих)
моя Лили Марлен,
моя Лили Марлен.

Кончатся снаряды, кончится война,
возле ограды, в сумерках одна,
будешь ты опять у этих стен
в тоске стоять,
стоять и ждать
меня, Лили Марлен,
меня, Лили Марлен.

Спасибо за внимание! До новых встреч!